Ветер из Пинчэна. Строфа Вольная
Читать онлайн книгу.
пальцы все еще сжимают половину обугленного пшеничного стебля – единственный остаток урожая после пожара.
Рукав Чжао Сюэ коснулся его костяшек пальцев с инеем на рукаве. "Отец, смотри—" Через щель, которую она открыла в занавеске, придорожные толпы кишели, как муравьи. Некоторые поднимали обугленные деревянные резные изображения сяньбэйских волчьих тотемов; другие сжимали выцветшие родовые таблички ханьского рода. Противоположные символы сталкивались в горьком ветре, как скрещенные взгляды сяньбэйских и ханьских министров при дворе.
"Ханьские собаки!" Проклятие бородатого мужчины ударило по их карете, как брошенный гравий, испугав лошадей. Когда Чжао Хань распахнул занавеску, он поймал траекторию камня в воздухе. На зазубренном крае была красная глина, характерная для Пинчэна – как кровь, сочащаяся из подземного дворца в кошмаре прошлой ночи.
Меч капитана стражи со свистом вышел из ножен, но Чжао Хань схватил мужчину за запястье в середине движения. "Отступи". Его сапог ударил по ступеньке кареты, подняв пылинки, которые сверкали, как обвинение. Хруст сухой травы под его официальными сапогами эхом отдавался слишком громко – вчера эти подошвы топтали гладкие, как нефрит, плитки дворца Тайцзи, сегодня они утопали в грязи проклятий простолюдинов.
Вопли старухи пилили грудь Чжао Ханя, как заржавевшее лезвие. "Голова моего сына все еще висит на зубцах Пинчэна…" Ее молочные глаза отражали его официальные одежды, мандариновый квадрат с облачным узором на его рукавах, истрепанный песчаными бурями, но все еще ярко украшенный. Воспоминание настигло его – скелетная рука его матери на смертном одре, все еще сжимающая лекарство, предназначенное для детей из трущоб Лояна, с последним вздохом.
"Старая мать". Его колени ударились о гравийную дорогу, разгоняя зимних ворон, клюющих мерзлую землю. "Если Чжао Хань не раскроет правду о пожаре, пусть эта желтая земля заберет мою официальную печать, пусть северные ветры разорвут эти служебные одежды!" Прежде чем эхо затихло, юбки Чжао Сюэ уже собрались в пыль, когда она опустилась на колени рядом с ним, серебряная заколка-бабочка дрожала в ее растрепанных ветром волосах, как мотылек со сломанным крылом.
Проклятия толпы оборвались, как лопнувшие струны лютни. Камни глухо падали на землю, рукава вытирали лица. Оставался только неумолимый ветер, обострявший боль в коленях Чжао – более ощутимую, чем любые придворные интриги, напоминая ему, что человек, стоящий на коленях, не заместитель директора, а смертный, едящий императорский рис, такой же, как эти люди, борющиеся за выживание.
После вечности, бородатый мужчина шагнул вперед, мозолистые руки подняли Чжао Ханя. Его голос надломился: "Господин, мы… не вас проклинаем. Эти годы войны…" Его большой палец коснулся обугленного стебля пшеницы, все еще зажатого в руке старухи. "Когда волки и драконы сражаются, муравьев под ними топчут."
Чжао Хань сжал огрубевшие от работы руки мужчины, его голос был серьезным,