Язва страшная, моровая

      Совершала свой путь жестокий,

      Семигорный мир заставляя

      Горьких слез проливать потоки.

      Громким плачем сменялся крик

      В трех державах земных владык.

      Зашаталась жизни опора.

      Все живое гибло от мора.

      Там, где мертвые в прахе валялись,

      Там, где правила смерть, веселясь,

      Девяносто бесов, бахвалясь

      И кривляясь, пускались в пляс.

      Как былиночку круговерть,

      Так людей уносила смерть.

      Постепенно, как снег и лед,

      В трех державах таял народ.

      Только бесы одни ликовали

      На равнине, на перевале,

      И в степях, и на шумных морях,

      У ручьев и в каждом ущелье,

      И безумное это веселье

      Всем внушало губительный страх.

      И, узнав о язве-чуме,

      Рассердилась Манзан-Гурмэ:

      «Как на землю упал позвонок

      Богатырской шеи Улана,

      Что коварен был и жесток, —

      Превратился тот позвонок

      В завидущего Гал-Нурман-хана.

      Из обмана и злого дурмана

      Сотворил на земле чародей

      Девяносто бесов-грабителей,

      Истребляющих бедных людей,

      Разорителей-погубителей,

      Учиняющих всюду разбой,

      Угрожающих язвой-чумой

      Трем большим сопредельным странам,

      Трем земным тэгэшинским ханам.

      И повальная эта беда

      Так с людским воевала родом,

      Что он стал убивать стада,

      Табуны и отары с приплодом

      И съедать загубленный скот:

      Все равно, мол, скоро помрет,

      Одолеть невозможно заразу!»

      И тогда, сорвав с себя сразу

      Два платка из разных шелков,

      Опираясь на посох длиною

      В девяносто широких шагов,

      Рассердилась Манзан-Гурмэ,

      С низко согнутою спиною

      Устремилась к отцу богов,

      К Эсэгэ-Малану пошла,

      Чтоб найти спасенье от зла.

      Но уже о бедствии этом

      Знал отец Эсэгэ-Малан,

      Ибо разум служил ему светом.

      К многомудрой Эхэ-Юрен

      Обратился он: «Слушай, жена,

      Что скажу я, – по всем приметам,

      На Хурмасе лежит вина.

      Он Улана рассек на части,

      Оттого и земли злосчастье.

      Пусть Хурмас на землю сойдет,

      Где людской терзается род,

      Пусть врагов-лиходеев раздавит,

      Пусть людей от бедствий избавит».

      Лишь замолкло слово Малана,

      Как явилась Манзан-Гурмэ,

      Перед ним предстала нежданно

      С чашей разума и добра,

      Сотворенной из серебра.

      Говорит ей чета седая:

      «Вы займите место повыше,

      Вы откушайте нашего чая».

      И, напитком ее угощая

      Из серебряного кувшина,

      Перед бабкой стоят они чинно.

      И, отведав того напитка,

      Успокоилась бабка немного

      И сказала, какая тревога

      Семигорную землю гнетет:

      «Сиротлив