У старухи и старика

      Нет мальчишки-озорника,

      Чтоб его на коленях качать,

      Чтоб ласкать, – нет у них потомка,

      Нет собаки, чтоб лаяла громко,

      Нет овец, чтоб землю топтать.

      Возле жалкой своей стоянки,

      Где безлюдье, ветер и холод,

      Черемшой утоляют голод

      И выкапывают саранки.

      От небесной отчизны вдали

      Дни земные текли и текли

      В том краю, где безлюдно и глухо.

      Много ль, мало ль прошло недель,

      Просыпается как-то старуха,

      Перетряхивает постель:

      Показалось ей, что колышется

      И волнуется одеяло,

      Что ей голос младенца слышится!

      И царевна Наран-Гохон

      Вновь красивой и юной стала.

      У нее, у жены старика,

      Исцелились нога и рука,

      Стало, зрячее, видеть далёко

      Сталью выколотое око.

      В удивленье, в счастливом испуге

      Выбегает она из лачуги,

      Видит дочь небесной страны:

      Снег лежит, белизной сияя,

      А у двери следы видны

      Убегающего горностая.

      Побежала по этим следам,

      По глухим, безлюдным местам —

      Потерялись следы горностая,

      Превратились в следы колонка.

      По звериному следу ступая,

      И внимательна и чутка,

      Поднимается, молодая,

      На вершину Сумбэр-горы.

      Там, в сиянье рассветной поры,

      Увидала дворец величавый,

      Белостенный и белоглавый,

      Потерялись следы колонка —

      Превратились