От хрустальной зимы замирая в восторге

      и рыдая от сломанных веток рябин,

      шла она в синеву и, скользя на пригорке,

      так хотела, чтоб он её больше любил!

      Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам

      и парить над житейским цинизмом подруг,

      чтоб любовь не казалась похожей на смету,

      а была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».

      Но какие же взгляды, когда уже поздно,

      если титры идут, свет включают в кино.

      И он рвётся к прохладе, стремится на воздух,

      ну а ей остаётся, как прежде, одно:

      то ползти, то лететь – в пустоту… до предела.

      Экономя желанья, сжигать их дотла.

      Он любил – но не так, как она бы хотела.

      А лишь так, что мечтать о других не могла.

      Подоконник, книжка, чашка.

      К мёрзлому окну

      тонкой блеклой промокашкой

      зимний свет прильнул.

      А за шторкою дремотной

      день уже остыл.

      Тянут время неохотно

      старые часы

      и немодным циферблатом

      смотрят мне в глаза:

      ты-то, ты-то вино-вата,

      так-таки и знай.

      Любопытная, рябина

      тычется в окно.

      Клин не выбиваю клином,

      так что всё равно.

      Но глядят друг в друга окна,

      дотемна близки…

      День твой был сегодня соткан

      из моей тоски.