Мужская грязная нога.

      Тяжёлый дух сырой портянки,

      мужского пота, сапога,

      незаживающие ранки

      над веною, где кровь бунтует,

      и гной сочится, бередя…

      И женщина её бинтует —

      так чисто, нежно, так щадя…

      Мне приснилось сегодня, что я безымянный и древний, —

      Много старше, чем Данте, старей Низами…

      Мне приснились сегодня седые, сухие деревья

      В серых сумерках, где ни небес, ни земли.

      Там они, закосневшие прочно в святом постоянстве,

      Отклоняя услуги попа и врача,

      Без опоры и крова бесшумно витают в пространстве

      И порою ветвями о ветви стучат.

      В тусклом времени, как в тихоструйном ленивом потоке,

      Их вращает судьбина, колышет пустяк…

      Никогда не живут короеды, жуки, древоточцы

      В слишком плотных, до гулкости твёрдых костях.

      Чем-то собраны вместе, они не составили круга,

      Не сошлися в ячейки случайных семей.

      Им, похоже, не надо общаться и даже друг с другом,

      Ибо каждое знает само по себе…

      Мне приснилось сегодня название: Клуб однолюбов;

      Серый дом, где входящие в дверь не стучат,

      Где не ждут ничего пожилые спокойные люди

      И молчат – удивительно чисто молчат.

      Мне подарили голоса и звуки,

      И этот дар невидимо со мной.

      Я слышал – на ветру шумят бамбуки,

      Звучанье сямисэна за стеной,

      И моря гул, и лёгкое паденье

      Иглы сосновой в ласковый песок,

      И вздохи рассыхавшихся досок,

      И ветер, замолкавший в неведенье,

      Над лёгким домиком под хрупкой крышей,

      На перепутье множества путей…

      Линяли краски яркие затем,

      Что слишком громкий цвет мешает слышать.

      И контуры утратили рисовку,

      И линии растаяли в тушёвке,

      И зримый мир тускнел и уходил,

      Поскольку только видимостью был.

      Но всё же грусти не было со мной.

      Был шёпот, и ласкающие руки,

      И на ветру шумящие бамбуки,

      И сямисэн –