Все, как прежде,

                               все, как прежде, в этом городе:

      магазины,

                      бани,

                             фабрики,

                                           химчистки,

      ожиревшие напыщенные голуби,

      самокатами гремящие мальчишки,

      и московское особенное аканье,

      и разносчицы жировок по квартирам,

      и гуденье реактивное,

                                        и звяканье

      проволочных ящиков с кефиром.

      Все, как прежде,

                               все, как прежде, —

                                                            тем не менее

      что-то новое —

                             и в тишине, и в говоре,

      и какие-то большие изменения

      происходят,

                         происходят в этом городе.

      Рано утром,

                        в институт попасть рассчитывая,

      я в трамвай влезаю с булкой непрожеванной:

      что-то новое я вижу

                                     и решительное

      у студента за очками напряженными.

      В том, как смотрит на меня маляр

                                                           натруженный,

      в том, как лбом к стеклу прижалась ученица,

      понимаю —

                        что-то, видимо, нарушено,

      что-то начато

                           и вскоре учинится.

      Все на месте —

                             и фасады,

                                            и названия.

      Ни событий чрезвычайных,

                                                  ни свержений.

      Но во всем подозреваю

                                          назревание

      и возможность неожиданных движений.

      Разговорились люди нынче.

      От разговоров этих чад.

      Вслух и кричат, но вслух и хнычут,

      и даже вслух порой молчат.

      Мне надоели эти темы.

      Я бледен. Под глазами тени.

      От этих споров я в поту.

      Я лучше в парк гулять пойду.

      Уже готов я лезть на стену.

      Боюсь явлений мозговых.

      Пусть лучше пригласит на сцену

      меня румяный массовик.

      Я разгадаю все шарады

      и, награжден двумя шарами,

      со сцены радостно сойду

      и выпущу шары в саду.

      Потом я ролики надену

      и песню забурчу на тему,

      что хорошо поет Монтан,

      и возлюбуюсь на фонтан.

      И, возжелавши легкой качки,

      лелея благостную лень,

      возьму я чешские «шпекачки»

      и кружку с пеной набекрень.

      Но вот сидят два человека

      и спорят о проблемах века.

      Один из них кричит о вреде

      открытой критики у нас,

      что, мол, враги кругом, что время

      неподходящее сейчас.

      Другой