Ущербный месяц выплывает

      Над белым саваном полей

      И тусклый медный свет роняет

      На половицы у дверей.

      Такой же, гаснущий и хмурый,

      К остывшей печке прислоня

      Свой лик, ущербный и понурый,

      Порой ты смотришь на меня.

      И жизнь моя тогда – гробница,

      Где на истертых письменах

      Неясно мертвый свет струится

      Воспоминания и сна.

      Ах, я не смею тосковать[155] —

      Не мне роптать. Не мне роптать.

      Так милосерд Господь ко мне

      И в горних духа, и вовне.

      Так много света мне дано

      В мое убогое окно;

      Таких видений чудеса

      Мне посылают небеса;

      Такой великой красотой

      Земная жизнь передо мной

      Цвела и вновь цветет,

      Горит, сияет и поет…

      . . . . . .

      Но в небе есть одна звезда,

      Чье имя – Нет. А было – Да.

      Игрой моей любимой в детстве было

      По черному пожарищу блуждать.

      В те дни вкруг нас пожаром истребило

      Домов десятков пять.

      И меж обугленных остатков пробираясь

      Когда-то крепкого жилья

      И запустенья видом наслаждаясь,

      Чего-то всё искала я.

      Казалось, здесь (не дома, за стенами,

      Под кровлею давя́щей потолка)

      Найдется то, что грезами и снами

      Обещано душе издалека.

      И находился пахнущий навозом

      С подкладкой розовой докучный шампиньон,

      Хрустальных бус рассыпанные слезы,

      Железный шип и медный шнур погон,

      Огромный ржавый гвоздь, стеклянные осколки

      И глиняной посуды черепки…

      Весь этот хлам я сохраняла долго,

      Залог чудес и след моей тоски.

      Тоски искателя сокровищ небывалых

      На обгорелых жизни пустырях…

      . . . . . . . .

      И после их всю жизнь я собирала,

      И ныне чту обугленный их прах.

      Влачу, как змий влачит на чреве,

      Я в мире низменную плоть.

      Запретный плод на райском древе

      Высоко поместил Господь.

      Уж не взираю с вожделеньем

      На недоступную красу

      И нищее мое смиренье

      С глухим терпением несу.

      И, только в снах, раскинув крылья,

      Своей свободою горда,

      С низин, постылых и унылых,

      Я улетаю иногда.