Странный гость закричал: «Мне не нравится тон

      ваших шуток! Потом будет жуток ваш стон!

      Очень плохи дела ваших духа и плоти!

      Потому без стыда я явился сюда,

      что мне ведома бедная ваша судьба».

      Я спросила его: «Почему вы не пьете?»

      Странный гость не побрезговал выпить вина.

      Опрометчивость уст его речи свела

      лишь к ошибкам, улыбкам и доброму плачу:

      «Протяжение спора угодно душе!

      Вы – дитя мое, баловень и протеже.

      Я судьбу вашу как-нибудь переиначу.

      Ведь не зря вещий зверь чистой шерстью белел —

      ошибитесь, возьмите счастливый билет!

      Выбирайте любую утеху мирскую!»

      Поклонилась я гостю: «Вы очень добры,

      до поры отвергаю я ваши дары.

      Но спасите прекрасную свинку морскую!

      Не она ль мне по злому сиротству сестра?

      Как остра эта грусть – озираться со сна

      средь стихии чужой, а к своей не пробиться.

      О, как нежно марина, моряна, моря

      неизбежно манят и минуют меня,

      оставляя мне детское зренье провидца.

      В остальном – благодарна я доброй судьбе.

      Я живу, как желаю, – сама по себе.

      Бог ко мне справедлив и любезен издатель.

      Старый пёс мой взмывает к щеке, как щенок.

      И широк дивный выбор всевышних щедрот:

      ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль.

      А вчера колокольчик в полях дребезжал.

      Это старый товарищ ко мне приезжал.

      Зря боялась – а вдруг он дороги не сыщет?

      Говорила: когда тебя вижу, Булат,

      два зрачка от чрезмерности зренья болят,

      беспорядок любви в моем разуме свищет».

      Странный гость засмеялся. Он знал, что я лгу.

      Не бывало саней в этом сиром снегу.

      Мой товарищ с товарищем пьёт в Ленинграде.

      И давно уж собака моя умерла —

      стало меньше дыханьем в груди у меня.

      И чураются руки пера и тетради.

      Странный гость подтвердил: «Вы несчастны теперь».

      В это время открылась закрытая дверь.

      Снег все падал и падал, не зная убытка.

      Сколь вошедшего облик был смел и пригож!

      И влекла петербургская кожа калош

      след – лукавый и резвый, как будто улыбка.

      Я надеюсь, что гость мой поймет и зачтёт,

      как во мраке лица серебрился зрачок,

      как был рус африканец и смугл россиянин?

      Я подумала – скоро конец февралю —

      и сказала вошедшему: «Радость! Люблю!

      Хорошо, что меж нами не быть расставаньям!»