Мне город дается:

      рю,

      руты

      и стриты кривые;

      я в их лабиринте

      одиннадцать лет

      проплутал.

      Мне годы даются

      гремящие,

      сороковые,

      кровавый сумбур,

      что судьбиной

      и опытом стал.

      Мне сердце дается

      живое,

      но мир-кровопийца

      в тиски

      леденящей тоски

      мое сердце берет.

      Оно не сдается,

      оно не умеет не биться,

      срывается с петель

      и все-таки

      рвется вперед…

      Я в городе этом,

      как в стоге –

      помельче иголки,

      бродил, ошарашен,

      среди зазывал

      и менял.

      Хозяева жизни –

      надменные рыси и волки

      сновали победно

      и рыскали

      мимо меня.

      Притонодержателей кланы,

      шакальи альянсы…

      А я всё тоскую о Наде

      любимой,

      о ней,

      что тоже любила,

      но после…

      ушла к итальянцу

      за лиры,

      что были

      влиятельней

      лиры моей…

      От многих ударов

      в висках –

      преждевременно –

      проседь…

      Да, не без ушибов

      закончилась

      жизни глава!

      Но мчащимся сердцем

      я с теми,

      кто свергнет

      и сбросит

      бессмыслицы гнет,

      под которым и я изнывал.

      Субтропиков небо

      над городом этим

      нависло…

      Но именно там

      полюбилось мне слово:

      борьба.

      И мой это город,

      хоть многое в нем

      ненавистно,

      мои это годы,

      моя это боль

      и судьба!..

      Мне город дается –

      в бурнусах

      из ткани мешковой

      сутулятся кули

      под солнцем,

      палящим сверх мер.

      Мне годы даются –

      марксизма

      и мужества школа,

      заочный зачет мой

      на гра́жданство

      СССР..

      Я утро каждое хожу в контору

      На Банде…

      Что такое этот Банд?

      Так Набережная зовется тут…

      Над грязной