И тесные улицы; стены, как хмель,

      Копящие сырость в разросшихся бревнах,

      Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль,

      Как Лондон, холодных, как поступь, неровных.

      Спиралями, мешкотно падает снег,

      Уже запирали, когда он, обрюзгший,

      Как сползший набрюшник, пошел в полусне

      Валить, засыпая уснувшую пустошь.

      Оконце и зерна лиловой слюды

      В свинцовых ободьях. – «Смотря по погоде.

      А впрочем… А впрочем, соснем на свободе.

      А впрочем – на бочку! Цирюльник, воды!»

      И, бреясь, гогочет, держась за бока,

      Словам остряка, не уставшего с пира

      Цедить сквозь приросший мундштук чубука

      Убийственный вздор.

      А меж тем у Шекспира

      Острить пропадает охота. Сонет,

      Написанный ночью с огнем, без помарок,

      За тем вон столом, где подкисший ранет

      Ныряет, обнявшись с клешнею омара,

      Сонет говорит ему:

      «Я признаю

      Способности ваши, но, гений и мастер,

      Сдается ль, как вам, и тому, на краю

      Бочонка, с намыленной мордой, что мастью

      Весь в молнию я, то есть выше по касте,

      Чем люди, – короче, что я обдаю

      Огнем, как на нюх мой, зловоньем ваш кнастер?

      Простите, отец мой, за мой скептицизм

      Сыновний, но, сэр, но, милорд, мы – в трактире.

      Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы

      Пред плещущей чернью? Мне хочется шири!

      Прочтите вот этому. Сэр, почему ж?

      Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов —

      И вы с ним в бильярдной, и там – не пойму,

      Чем вам не успех популярность в бильярдной?»

      – Ему?! Ты сбесился? – И кличет слугу,

      И, нервно играя малаговой веткой,

      Считает: полпинты, французский рагу —

      И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.