Потели стекла двери на балкон.

      Их заслонял заметно зимний фикус.

      Сиял графин. С недопитым глотком

      Вставали вы, веселая навыказ, —

      Смеркалась даль, – спокойная на вид, —

      И дуло в щели, – праведница ликом, —

      И день сгорал, давно остановив

      Часы и кровь, в мучительно великом

      Просторе долго, без конца горев

      На остриях скворешниц и дерев,

      В осколках тонких ледяных пластинок,

      По пустырям и на ковре в гостиной.

      Весна была просто тобой,

      И лето – с грехом пополам.

      Но осень, но этот позор голубой

      Обоев, и войлок, и хлам!

      Разбитую клячу ведут на махан,

      И ноздри с коротким дыханьем.

      Заслушались мокрой ромашки и мха,

      А то и конины в духане.

      В прозрачность заплаканных дней целиком

      Губами и глаз полыханьем

      Впиваешься, как в помутнелый флакон

      С невыдохшимися духами.

      Не спорить, а спать. Не оспаривать,

      А спать. Не распахивать наспех

      Окна, где в беспамятных заревах

      Июль, разгораясь, как яспис,

      Расплавливал стекла и спаривал

      Тех самых пунцовых стрекоз,

      Которые нынче на брачных

      Брусах – мертвей и прозрачней

      Осыпавшихся папирос.

      Как в сумерки сонно и зябко

      Окошко! Сухой купорос.

      На донышке склянки – козявка

      И гильзы задохшихся ос.

      Как с севера дует! Как щупло

      Нахохлилась стужа! О вихрь,

      Общупай все глуби и дупла,

      Найди мою песню в живых!

      Здесь прошелся загадки таинственный ноготь.

      – Поздно, высплюсь, чуть свет перечту и пойму.

      А пока не разбудят, любимую трогать

      Так, как мне, не дано никому.

      Как я трогал тебя! Даже губ моих медью

      Трогал так, как трагедией трогают зал.

      Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,

      Лишь потом разражалась гроза.

      Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья.

      Звезды долго горлом текут в пищевод,

      Соловьи же заводят глаза с содроганьем,

      Осушая по капле ночной небосвод.

      Иль я не знаю, что, в потемки тычась,

      Вовек не вышла б к свету темнота,

      Иль я – урод, и счастье сотен тысяч

      Не ближе мне пустого счастья ста?

      И разве я не мерюсь пятилеткой,

      Не падаю, не подымаюсь с ней?

      Но как мне