Что в них есть шум и вес сыпучих тел,

      И сумрак всех букетов москательной.

      Что мумией изображают кровь,

      Но можно иней начертить сангиной,

      И что в душе, в далекой глубине,

      Сидит такой завзятый рисовальщик

      И иногда рисует lune de miel[3]

      Куском беды, крошащейся меж пальцев,

      Куском здоровья – бешеный кошмар,

      Обломком бреда – светлое блаженство.

      В пригретом солнцем синем картузе,

      Обдернувшись, он стал спиной к окошку.

      Он продавал жестяных саламандр.

      Он торговал осколками лазури,

      И ящерицы бегали, блеща,

      По яркому песку вдоль водостоков,

      И щебетали птицы. Шел народ,

      И дети разевали рты на диво.

      Кормилица царицей проплыла.

      За март, в апрель просилось ожерелье,

      И жемчуг, и глаза, – кровь с молоком

      Лица и рук, и бус, и сарафана.

      Еще по кровлям ездил снег. Еще

      Весна смеялась, вспенив снегу с солнцем.

      Десяток парниковых огурцов

      Был слишком слаб, чтоб в марте дать понятье

      О зелени. Но март их понимал

      И всем трубил про молодость и свежесть.

      Из всех картин, что память сберегла,

      Припомнилась одна: ночное поле.

      Казалось, в звезды, словно за чулок,

      Мякина забивается и колет.

      Глаза, казалось, Млечный Путь пылит.

      Казалось, ночь встает без сил с омета

      И сор со звезд сметает. – Степь неслась

      Рекой безбрежной к морю, и со степью

      Неслись стога и со стогами – ночь.

      На станции дежурил крупный храп,

      Как пласт, лежавший на листе железа.

      На станции ревели мухи. Дождь

      Звенел об зымзу, словно о подойник.

      Из четырех громадных летних дней

      Сложило сердце эту память правде.

      По рельсам плыли, прорезая мглу,

      Столбы сигналов, ударяя в тучи,

      И резали глаза. Бессонный мозг

      Тянуло в степь, за шпалы и сторожки.

      На станции дежурил храп, и дождь

      Ленился и вздыхал в листве. – Мой ангел,

      Ты будешь спать: мне обещала ночь!

      Мой друг, мой дождь, нам некуда спешить,

      У нас есть время. У меня в карманах —

      Орехи. Есть за чем с тобой в степи

      Полночи скоротать. Ты видел? Понял?

      Ты понял? Да? Не правда ль, это – то?

      Та бесконечность? То обетованье?

      И стоило расти, страдать и ждать.

      И не было ошибкою родиться?

      На станции дежурил крупный храп.

      Зачем же так печально опаданье

      Безумных знаний этих? Что за грусть

      Роняет поцелуи, словно август,

      Которого ничем не оторвать

      От лиственницы? Жаркими губами

      Пристал он к ней, она и он в слезах,

      Он совершенно мокр, мокры и иглы…