Ты близко. Ты идешь пешком

      Из города и тем же шагом

      Займешь обрыв, взмахнешь мешком

      И гром прокатишь по оврагам.

      Как допетровское ядро,

      Он лугом пустится вприпрыжку

      И раскидает груду дров

      Слетевшей на сторону крышкой.

      Тогда тоска, как оккупант,

      Оцепит даль. Пахнёт окопом.

      Закаплет. Ласточки вскипят.

      Всей купой в сумрак вступит тополь.

      Слух пронесется по верхам,

      Что, сколько помнят, ты – до шведа.

      И холод въедет в арьергард,

      Скача с передовых разведок.

      Как вдруг, очистивши обрыв,

      Ты с поля повернешь, раздумав,

      И сгинешь, так и не открыв

      Разгадки шлемов и костюмов.

      А завтра я, нырнув в росу,

      Ногой наткнусь на шар гранаты

      И повесть в комнату внесу,

      Как в оружейную палату.

      Он встал. В столовой било час. Он знал, —

      Теперь конец всему. Он встал и вышел.

      Шли облака. Меж строк и как-то вскользь

      Стучала трость по плитам тротуара,

      И где-то громыхали дрожки. – Год

      Назад Бальзак был понят сединой.

      Шли облака. Стучала трость. Лило.

      Он мог сказать: «Я знаю, старый друг,

      Как ты дошел до этого. Я знаю,

      Каким ключом ты отпер эту дверь,

      Как ту взломал, как глядывал сквозь эту

      И подсмотрел все то, что увидал».

      Из-под ладоней мокрых облаков,

      Из-под теней, из-под сырых фасадов,

      Мотаясь, вырывалась в фонарях

      Захватанная мартом мостовая.

      «И даже с чьим ты адресом в руках

      Стирал ступени лестниц, мне известно».

      – Блистали бляхи спавших сторожей,

      И ветер гнал ботву по рельсам рынка.

      «Сто Ганских с кашлем зябло по утрам

      И, волосы расчесывая, драло

      Гребенкою. Сто Ганских в зеркалах

      Бросало в дрожь. Сто Ганских пило кофе.

      А надо было Богу доказать,

      Что Ганская – одна, как он задумал…» —

      На том конце, где громыхали дрожки,

      Запел петух. – «Что Ганская – одна,

      Как говорила подпись Ганской в письмах,

      Как сон, как смерть». – Светало. В том конце,

      Где громыхали дрожки, пробуждались.

      Как поздно отпираются кафе

      И как свежа печать сырой газеты!

      Ничто не мелко, жирен всякий шрифт,

      Как жир галош и шин, облитых солнцем,

      Как