Тихо. Сумерки. Бабье лето.

      Четкий, частый, щемящий звук —

      будто дерево рубят где-то.

      Я засыпаю под этот звук.

      Сон происходит в минувшем веке.

      Звук этот слышится век назад.

      Ходят веселые дровосеки,

      рубят, рубят вишневый сад.

      У них особые на то виды.

      Им смешны витающие в облаках.

      Они аккуратны. Они деловиты.

      У них подковки на сапогах.

      Они идут, приминая травы.

      Они топорами облечены.

      Я знаю – они, дровосеки, правы.

      Эти деревья обречены.

      Но птица вскрикнула, ветка хрустнула,

      и в медленном угасанье дня

      что-то вдруг старомодно грустное,

      как дождь, пронизывает меня.

      Ну, полно, мне-то что быть в обиде!

      Я посторонний. Я ни при чем.

      Рубите вишневый сад! Рубите!

      Он исторически обречен.

      Вздор – сантименты! Они тут лишни.

      А ну, еще разик! Еще разок!

      …И снова снятся мне вишни, вишни,

      красный-красный вишневый сок.

      Мучительно хочется рисовать.

      Повсюду тюбики рассовать.

      О, поющее, как свирель,

      название – акварель!

      Белые вижу во сне листы.

      Как чисты они! Как пусты!

      И я рисую на них лицо

      на тоненьких двух ногах.

      Оно насмешливо щурит глаз: —

      Ну, полно, ты ведь не рисовал! —

      Да, знаю, было – не рисковал,

      а вот захотел рискнуть. —

      И кисточку я опустил в стакан.

      Всю ночь стояла она в воде,

      а утром, этак часам к шести,

      вдруг начала расти.

      Пустила корни она, а там —

      набухли почки на ней,

      а там – раскинуло веточки

      над водой веселое деревцо.

      И толстые тюбики стали в круг,

      и начался танец, и это был

      танец маленьких дикарей

      из племени Акварель.

      Трубила розовая труба.

      Зеленый буйствовал барабан.

      Нес оранжевый человек

      солнце на голове.

      Дальше форменный был содом.

      Хлопал ставнями синий дом.

      Лошадь, красная, как пожар,

      по черной неслась траве.

      Но тут шагнуло под деревцо

      все то же действующее лицо,

      лицо страдающее – лицо

      на тоненьких двух ногах.

      Оно вскричало: – Порочный круг!

      Меня нарочно лишили рук,

      и я не вынесу этих мук,

      и я покончу с собой!..

      А мне так хочется рисовать.

      Я буду пробовать, рисковать,

      и я спасу тебя, о лицо

      на тоненьких двух ногах!

      На верхней веточке деревца

      я нарисую тебе скворца

      и дам тебе четыре руки,

      и ты поймаешь его!

      Двадцать восьмого марта утром я вышел в кухню.

      Чайник на газ поставил. Снег за окошком