Черной краской на бумаге ватманской

      мой портрет нарисовала девочка.

      Смотрят на портрет мои знакомые,

      говорят: – Ну просто замечательно!

      А с портрета я смотрю растерянно.

      У меня усы висят обиженно.

      Руки мои черные раскинуты —

      я стою, как ветряная мельница.

      Ничего в портрете нет случайного.

      Просто дети очень наблюдательны.

      Что за простодушье и доверчивость

      в этой милой их неискушенности!

      Акварелью рисовала девочка все,

      что она видела и слышала.

      Короля нарисовала голого,

      на редиску красную похожего.

      Дурака нарисовала круглого

      с головою маленькой, как пуговка.

      Человека грустного и странного,

      что руками машет, словно мельница.

      Все восхищены рисунком девочки,

      кистью ее зоркою и дерзкою,

      признаком искусства настоящего —

      этой непосредственностью детскою.

      Подарили дураку море.

      Он потрогал его. Пощупал.

      Обмакнул и лизнул палец.

      Был соленым и горьким палец.

      Тогда в море дурак плюнул.

      Близко плюнул. Подальше плюнул.

      Плевать в море всем интересно.

      Дураку это даже лестно.

      Но устал он. И скучно стало.

      Сел дурак на песок устало.

      Повернулся спиной к прибою.

      Стал в лото играть. Сам с собою.

      То выигрывает, то проигрывает.

      На губной гармошке поигрывает.

      Проиграет дурак море!..

      А зачем дураку море?

      С деревянным домом живу в ладу.

      Собираю хворост и в печь кладу.

      За водой иду и варю еду

      из картошки да из крупы.

      А потом я корни ищу в лесу.

      А потом я корни домой несу,

      чтобы там разобраться в них.

      А старательный дятел – всё тук да тук.

      А сосна надо мною – всё скрип да скрип.

      И стоит сыроежка, печальный гриб,

      дурачок на одной ноге…

      Вот ушел я от суеты сует.

      Ни о чем душа моя не болит.

      Телефонный мой торопливый быт

      где-то в прошлом – как неолит.

      Там под слоем пыли молчат часы.

      Там лежит в беспамятстве календарь.

      Телефонная трубка на рычаге,

      как удавленница, висит.

      А в лесу стоит деревянный дом

      и летит, как бабочка, желтый лист.

      Сыроежка, недальновидный гриб,

      хочет сам себя обмануть.

      Из подъезда – и сразу в метель.

      Задохнуться от быстрого бега.

      В лебединое озеро снега,

      в суматошную ту