Колеса стучат,

      И, как в детстве, становится странно —

      Манит его город родной,

      Как манят чужедальние страны.

      Ему проплывавшие мимо вокзалы,

      Ночные звонки, световые сигналы

      Всегда предвещанием чуда казались,

      Когда они летом в Москву возвращались

      Из Крыма, с Кавказа…

      (Отец не любил заграницы,

      Плебеями вслух называл

      Отдыхающих в Ницце.)

      Какую же тайну, о город,

      Скрывают упрямо

      Твои переулки, сады,

      Бессчетные храмы?

      А в храм он давно не входил,

      Ни во сне, ни средь белого дня…

      А может быть, там

      Не хотят больше видеть меня?

      . . . . . . . . . . .

      …Дорога петляет,

      Ее бы получше запомнить…

      Как много здесь храмов старинных,

      Заброшенных, темных…

      А с этого только что сняли леса.

      Красуется он белоснежной волшебной горой

      И славит российский «модерн»!

      И нет ему дела,

      Что всюду кричат о войне

      И с горьким надрывом поют,

      Что отныне

      Не нужен ни Бог, ни герой…

      Он входит,

      Здесь все ему очень знакомо,

      Как будто он в маленьком храме

      У самого дома…

      И те же иконы,

      И так же взирает из ниши

      Библейский Амос,

      От огненной гибели мир отмоливший…

      А где же святой Серафим

      И его нарисованный скит?

      Художник, наверно, зачем-то унес,

      Не зря тут стремянка стоит…

      Но это же снится ему…

      Наплывают пространства иные…

      Он в церкви,

      Которую видит впервые.

      Беленые стены,

      Икон очень мало

      И росписей нет…

      И все наполняет молочный,

      Почти осязаемый свет.

      Остаться бы здесь навсегда!

      Сиянием этим упиться…

      В нем слиты в одно

      Торжество и покой!

      О если бы в нем раствориться!

      Но кто это в правом приделе стоит?

      И смотрит любовно, и взглядом ласкает!

      До самого сердца тот взгляд проникает,

      Безмолвно о стольком ему говорит!

      Согбенный священник,

      В изношенной рясе,

      Истертой едва не до дыр…

      – Конечно, я сразу узнал тебя,

      Мой поводырь!

      В надзвездную высь я с тобой поднимался,

      Тобою хранимый,

      Ты рядом со мною с тех пор

      Всегда пребываешь незримо.

      О как же я счастлив!

      И старец ему отвечает улыбкой…

      Но это же сон!..

      И пространство становится зыбким.

      Он снова в приделе,

      Который он видел вначале,

      Вот образ Амоса,

      Стремянку,