Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо,

      идут двенадцать [непохожих на время наше] поясов,

      как часовые и якуты, насторожились, вой взвели —

      гори, гори, не угасая на темноте бумаги, шрифт!

      Сквозь плотный снег [в воде солёной] дрожит, как голый, самогон —

      идёшь по Репина и плотность теряешь, прикусив озон,

      и видишь: с острова на встречу идут двенадцать часовых,

      по краю движущейся речи, как пёс вцепившейся в кадык.

      Они идут по твёрдым водам несовершённой немоты,

      идут на свет, скрипят, как свечи, их [в шарф заверченные] рты,

      и Бог [разобранный в стаканы], в пластмассе льдистой шевелясь,

      горит, в часах не разбираясь, и дышит в трещины, как язь.

      (7/12/12)

      И всякой твари выпадает дважды свет

      в проваленном до ада, будто Роза,

      поселке – за Челябинском в кювет

      свалился ангел-бомжарёк. Вот поза,

      вот понимание, вот с Розенталя вид,

      чтоб всякой твари с небом всё возможно —

      договорился и теперь лежит

      среди травы и ждёт, как передоза,

      что полетит насквозь его, на свет,

      вся местная братва из насекомых

      в провал и яму, под которой нет

      последней твари и её знакомых.

      Вот он лежит и чувствует – лицо

      его облапал чёрный энтомолог —

      читай: шахтёр (считай с твоим творцом

      теперь их трое). Дело к эпилогу

      здесь