За всё добро, что мне людьми дано,

      не расплачусь, наверно, я вовеки.

      Я в каждом незнакомом человеке

      ищу черты родные всё равно.

      Мне оттого уверенность дана

      и за судьбу особо не волнуется,

      что жизнь моя, как утренняя улица,

      всегда людьми спешащими полна.

      Тогда я счастлив да и горд законно,

      когда сквозь вздох, молчанье или смех

      заговорит со мною незнакомый,

      но вовсе не чужой мне человек.

      Деревья детства моего,

      внезапно низкими вы стали,

      как будто сгорбились, устали

      деревья детства моего.

      Вот ива… Я любую ветку

      так помню! Холодок ствола…

      От листьев веет давним ветром,

      с того и за душу взяла.

      А этот клён стал меньше вдвое,

      но гуще крупная листва.

      Скажи мне, старина, слова,

      мне хорошо стоять с тобою.

      Со временем не стал я груб,

      хоть и бывало нелегко.

      …Не ввысь растут теперь, а вглубь

      деревья детства моего.

      Она жива – дыханием – во мне.

      Волной упругой омывает душу.

      Я давних клятв, ей данных, не нарушу,

      Я с ней одной

      всю жизнь наедине.

      И коль придётся повстречать беду,

      А он ведь будет в жизни,

      день нелёгкий,

      строкой не захлестнусь я, как верёвкой, –

      по ней, как по тропе, от бед уйду.

      Я как-то на Кургане видел гостью:

      сняв с головы темнеющий платок,

      с бугра взяла она земли три горсти

      и завязала землю в узелок.

      Светлел над ней июньский небосклон,

      когда походкой тихой и не статной

      она прошла мимо берёзок, статуй

      и замерла у входа в Пантеон.

      Ей мальчик помогал,

      наверно внук,

      когда