Лежишь, таращишь глаз на потолок,

      бинтуешь руки – так бинтуют сердце.

      Ты – девочка с окраины Донецка,

      конёк из русской сказки – горбунок.

      И все твои стальные позвонки —

      их непохожесть на другие спины.

      Твой профиль хрупкий – недолошадиный,

      и все вокруг Иваны-дураки.

      Он женится на ложной и прямой,

      на царской дочери в отравленных одеждах.

      Твоя любовь честна и неизбежна,

      а жизнь твоя, как в омут с головой,

      где сновидения на смятой простыне,

      где духи дома, призраки и тени,

      где ты лежишь, прижав к груди колени,

      с девичеством своим наедине.

      И запылённый горизонт вдали,

      и боль, как ток, и тело, как химера,

      и голос мой: «Спи, ласковая Мэри,

      и никого, будь ласка, не люби…»

      Это просто нервишки, Маша, купи серёжки,

      выпей капель коньячных и расплети косу.

      Я люблю заглядывать в твои пудровые ладошки,

      словно в паспорт на макеевском блокпосту.

      Я люблю разговаривать долго с тобой о платьях,

      о каких-то платьях из будущих наших лет.

      И глядеть, как на кухонном циферблате

      безымянное время теряет авторитет.

      Как стремительно год, сворачиваясь в воронку,

      преподносит нам что-то большее, чем январь.

      Ты пригреешь на острой груди котёнка,

      как когда-то не выпускала из рук букварь.

      Будет жёлтый свет от настольной лампы,

      лакированный стол и звёзды на потолке.

      Поиграй словами, но не превращай их в штампы,

      предоставь свободу хотя бы одной строке.

      Мишура, стеклярус и прочие артефакты —

      ёлка пахнет сандалом и волшебством,

      мир снаружи захлёбывается в терактах,

      и совсем не святой Николай оказался твоим отцом.

      Это просто нервишки, Маша, не плоть, а струны,

      что натянуты до предела, – сердечные провода.

      Я люблю сличать на ладонях твоих рисунок

      с тем рисунком, что на стёклах творит зима.

      Ночь сгущает краски и отрезает тени,

      нам тепло и хрупко молчать, не разнимая рук.

      Мы с тобою, Маша, то дурацкое поколение,

      для которого мир состоит в основном из букв.

      Мы с тобою – две закрючкованные безделки,

      заводные девочки – плексигласовые шары.

      А за шторой случился снег – городской и мелкий,

      он такой же, как тот, что сыплет у нас внутри.

      Я не помню, каким он был,

      больше помню, каким он стал,

      то не плащ на нём – пара крыл,

      то не кряж под ним – пьедестал.

      То не солнце над ним встаёт,

      а огромный следящий глаз,

      то не воинство шло в поход,

      а такие же, среди нас.

      И звучал в голове металл,

      для металла закон один.

      То не кряж под