Лепя людей, в большое зеркало

      Бог на себя смотрел из тьмы,

      и так оно Его коверкало,

      что в результате вышли мы.

      Поскольку в наших душах много свинства

      и всяческой корысти примитивной,

      любое коллективное единство

      всегда чревато гнусью коллективной.

      Подвержены мы горестным печалям

      по некой очень мерзостной причине:

      не радует нас то, что получаем,

      а мучает, что недополучили.

      Разбираться прилежно и слепо

      в механизмах любви и вражды —

      так же сложно и столь же нелепо,

      как ходить по нужде без нужды.

      Люди мелкие, люди великие

      (люди средние тоже не реже) —

      одичавшие хуже, чем дикие,

      ибо злобой насыщены свежей.

      Пошлость неоглядно бесконечна,

      век она пронзает напролет,

      мы умрем, и нас она сердечно,

      с тактом и со вкусом отпоет.

      В житейской озверелой суете

      поскольку преуспеть не всем дано,

      успеха добиваются лишь те,

      кто, будучи младенцем, ел гавно.

      Беда, что в наших душах воспаленных

      все время, разъедая их, кипит

      то уксус от страстей неутоленных,

      то желчь из нерастаявших обид.

      По замыслу Бога порядок таков,

      что теплится всякая живность,

      и если уменьшить число дураков —

      у них возрастает активность.

      Нет сильнее терзающей горести,

      жарче муки и боли острей,

      чем огонь угрызения совести;

      и ничто не проходит быстрей.

      Всегда проистекают из того

      конфузы человеческого множества,

      что делается голосом его

      крикливая нахрапистость ничтожества.

      Несобранный, рассеянный и праздный,

      газеты я с утра смотрю за чаем;

      политика – предмет настолько грязный,

      что мы ее прохвостам поручаем.

      По дебрям прессы свежей

      скитаться я устал;

      век разума забрезжил,

      но так и не настал.

      А вы – твердя, что нам уроками

      не служит прошлое, – не правы:

      что раньше числилось пороками,

      теперь – обыденные нравы.

      Везде вокруг – шумиха, толкотня

      и наглое всевластие порока;

      отечество мое – внутри меня,

      и нету в нем достойного пророка.

      Я думаю, что Бог жесток, но точен,

      и в судьбах, даже самых чрезвычайных,

      количество заслуженных пощечин

      не меньше, чем количество случайных.

      Я насмотрелся столько всякого,

      что стал сильней себя любить;

      на всей планете одинаково

      умеют нас употребить.

      По праху и по грязи тек мой век,

      и рабством, и грехом отмечен путь,

      не более я был, чем человек,

      однако и не менее ничуть.

      Днем