Бал жизни всюду правит стая,

      где каждый занят личной гонкой,

      расчет и блядство сочетая

      в душе возвышенной и тонкой.

      Незримая душевная ущербность

      рождает неосознанную прыть,

      питая ненасытную потребность

      себя заметным козырем покрыть.

      Когда к публичной славе тянет личность,

      то всей своей судьбой по совокупности

      персона эта платит за публичность

      публичной репутацией доступности.

      Ты был и есть в моей судьбе,

      хоть был общенья срок недолог;

      я написал бы о тебе,

      но жалко – я не гельминтолог.

      Не только воевали и злословили

      в течение столетия активного,

      еще всего мы много наготовили

      и для самоубийства коллективного.

      Я очень пожилой уже свидетель

      того, что наши пафос и патетика

      про нравственность, мораль и добродетель —

      пустая, но полезная косметика.

      Хотя, стремясь достигнуть и познать,

      мы глупости творили временами,

      всегда в нас было мужество признать

      ошибки, совершенные не нами.

      Дети, вырастающие возле

      каждого седого поколения,

      думая об истине и пользе,

      травят нас без тени сожаления.

      Являясь то открыто, то украдкой,

      но в каждом – и святом, и подлеце —

      сливаются на время жизни краткой

      творец, вампир и вор в одном лице.

      Всегда вокруг родившейся идеи,

      сулящей или прибыль, или власть,

      немедленно клубятся прохиндеи,

      стараясь потеснее к ней припасть.

      Судить людей я не мастак,

      поняв давным-давно:

      Бог создал человека так,

      что в людях есть гавно.

      Враги мои, бедняги, нету дня,

      чтоб я вас не задел, мелькая мимо;

      не мучайтесь, увидевши меня:

      я жив еще, но это поправимо.

      Должна воздать почет и славу нам

      толпа торгующих невежд:

      между пеленками и саваном

      мы снашиваем тьму одежд.

      Мир нельзя изменить, нет резона проклясть,

      можно только принять и одобрить,

      утолить бытия воспаленную страсть

      и собой эту землю удобрить.

      Когда без сожалений и усилий

      душа моя порхнет за небосклон —

      – Чего не шел? – спрошу я у Мессии.

      – Боялся там остаться, – скажет он.