Как всякий раз от литургии,

      Мой дедушка вернулся тих и светел.

      Под притолкой нагнулся, где другие

      Не нагибались, и… заметил.

      Ни бровью не повёл. Спокойно стал под образ,

      Прочёл молитву вслух, перекрестился истово,

      Как будто и не видел он гостей недобрых

      Иль не признал чекистов в них.

      Поцеловал, поздравил мать

      И подошёл меня поцеловать.

      И лишь когда усами жёсткими к щеке моей приник,

      Я ощутил, как изнутри

      Дрожал старик.

      Подручный тотчас пересел к двери.

      А старший, о-локоть на стол,

      На скатерть – пепел от махорки,

      Не отрываясь, снизу, зорко

      За дедом следом взглядом вёл.

      Дед выпрямился, снял кожух,

      Подбитый вытертой мерлушкой.

      Поставить ногу негде было в комнатушке, –

      Он всё не видел этих двух.

      И усмехнулся старший: «Что ж вы нас не поздравляете?

      Захар Федорыч, а? На Органы ль вы злы?»

      – «Шось я нэ чув,

      шо вы Господни праздныки справляетэ.

      То – видколы?»

      – «Ну, расскажите, как пришёлся вам собор?

      Заутреня? Как –  хор?

      Служил – архиерей?»

      – «Вин…» – «Замечательно. И с клиром?

      Его послушать вы и ехали из Армавира?..

      Да что вы смотрите на нас, как на зверей?

      Мы – к вам… У вас – большой багаж?

      С собою? На вокзале малость?»

      – «Якый багаж? Хиба ж

      У мэнэ шо осталось?»

      – «Ограбили?» – «Дочиста».

      – «В вагоне?!»

      – «Ни. Та хай бы им сказыться – коммунисты.

      Як був переворот. Шоб людэй грабыть,

      Ума вэлыкого нэ трэба, мабуть».

      – «Вот неприятность! Ай-ай-ай!..

      Ну что ж, погреемся. Хозяйка, ставь нам чай,

      Да, может,