Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый

      Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.

      И вал возносился и рушился, белоголовый,

      И море стучало у ног о гранитные стены.

      Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,

      К Винландии внук его правил свой бег непреклонный,

      И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,

      А голос морской разносился, как вопль похоронный.

      Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной,

      Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы,

      Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной

      Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы!

      О, горе, кто видел, как дети детей уплывают

      В страну, недоступную больше мечу и победам!

      Кого и напевы военных рогов не сзывают,

      Кто должен мириться со славой, уступленной дедам.

      Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,

      Чтоб не были тяжки гранитные косные стены,

      Когда уплывает корабль среди шума и воя

      И ветер в лицо нам швыряется брызгами иены.

      Безумцы и поэты наших дней

      В согласном хоре смеха и презренья

      Встречают голос и родных теней.

      Давно пленил мое воображенье

      Угрюмый образ из далеких лет,

      Раздумий одиноких воплощенье.

      Я вижу годы, как безумный бред,

      Людей, принявших снова вид звериный,

      Я слышу вой во славу их побед

      (То с гвельфами боролись гибеллины!).

      И в эти годы с ними жил и он, —

      На всей земле прообраз наш единый.

      Подобных знал он лишь в дали времен,

      А в будущем ему виднелось то же,

      Что в настоящем, – безобразный сон.

      Мечтательный, на девушку похожий,

      Он приучался к зрелищу смертей,

      Но складки на челе ложились строже.

      Он, веривший в величие людей,

      Со стоном звал: пускай придут владыки

      И усмирят бессмысленных детей.

      Под звон мечей, проклятия и крики

      Он меж людей томился, как в бреду…

      О Данте! о, отверженец великий, —

      Воистину ты долго жил – в аду!

      По улицам Венеции, в вечерний

      Неверный час, блуждал я меж толпы,

      И сердце трепетало суеверней.

      Каналы, как громадные тропы,

      Манили в вечность; в переменах тени

      Казались