Вечно любовь и тревога…

      Страшно мне? Нет, ничего,

      Ночью просила я Бога,

      Чтоб не убили его.

      И уезжая кататься

      В автомобиле, одна,

      Я не могла улыбаться

      Встречным друзьям из окна.

      Городницкий Александр Моисеевич

      В Баварии летней, близ города славного Мюних,

      Мы в доме немецком гостили в начале июня.

      Там сад колыхался в оконном, до пола, стекле,

      Дразня сочетанием красок, пронзительно светлых,

      И фогельхен утром кричали приветливо с веток:

      «Вставайте, бездельники, – завтрак уже на столе».

      Плыл благовест тихий от мачты недальнего шпица.

      Алела нарядно на крышах крутых черепица,

      Над сбитыми сливками белых по-южному стен.

      Хозяин в войну был десантником, но, слава Богу,

      Под Лугой сломал при ночном приземлении ногу,

      А после во Франции сдался союзникам в плен.

      Он строил потом водосбросы, туннели, плотины, —

      Его окружают знакомые с детства картины

      У жизни в конце, понемногу сходящей на нет.

      Австрийские Альпы парят вдалеке невесомо,

      По радио внук исполняет концерт Мендельсона,

      Упругими пальцами нежно сжимая кларнет.

      И хмель обретает брожение солнца на склонах

      Над быстрым Изаром, у вод его светло-зелёных,

      Вокруг навевая счастливый и медленный сон.

      И можно ли думать о грянувшей здесь катострофе

      Под дивные запахи этого свежего кофе

      И тихую музыку? Слава тебе, Мендельсон!

      ГЕРМАНИЯ

      Этот вид из вагонных открывшийся окон,

      Этой зелени пышной насыщенный цвет!

      Что Германия больше понравилась Блоку

      Чем Италия, в том непонятного нет.

      Школьных лет предваряя былые вопросы,

      Заготовил ответы любой поворот.

      Здесь когда-то поход начинал Барбаросса,

      Карл Великий на Майне отыскивал брод.

      Меж руинами замков, у ног Лорелеи,

      Безмятежного Рейна струится вода.

      Почему её так обожали евреи

      И себе на беду приезжали сюда?

      Вслед за этим в золу обратившимся хором

      Восславляю и я то пространство, в котором

      То гравюра мелькает, то яркий лубок,

      Где над кёльнским растаявшим в небе собором

      Обитает в тумане невидимый Бог.

      Меж Висбаденом, Марбургом и Гейдельбергом,

      Всем блокадным сомненьям моим вопреки,

      Возникают великие тени и меркнут

      Под навязчивый шёпот знакомой строки.

      Триста лет состояли мы в брачном союзе,

      То враждуя, то снова друг друга любя.

      Не напрасно немецкой медлительной музе

      Ломоносов и Тютчев вверяли себя,

      Белокурых невест подводя к аналою,

      И в итоге недавней войны Мировой

      Стали русские парни немецкой землёю,

      А солдаты немецкие –