Поезжай на вороной своей кобыле

      в дом гетер под городскую нашу стену.

      Дай им цену, за которую любили,

      чтоб за ту же и оплакивали цену.

      Зелень лавра, доходящая до дрожи.

      Дверь распахнутая, пыльное оконце.

      Стул покинутый, оставленное ложе.

      Ткань, впитавшая полуденное солнце.

      Понт шумит за черной изгородью пиний.

      Чье-то судно с ветром борется у мыса.

      На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.

      Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

      Евтушенко Евгений Александрович

      ПРОЦЕССИЯ С МАДОННОЙ

      Людовико Коррао

      В городишке тихом Таормина

      стройно шла процессия с мадонной.

      Дым от свеч всходил и таял мирно,

      невесомый, словно тайна мига.

      Впереди шли девочки – все в белом,

      и держали свечи крепко-крепко.

      Шли они с восторгом оробелым,

      полные собой и миром целым.

      И глядели девочки на свечи,

      и в неверном пламени дрожащем

      видели загадочные встречи,

      слышали заманчивые речи.

      Девочкам надеяться пристало.

      Время обмануться не настало,

      но как будто их судьба, за ними

      позади шли женщины устало.

      Позади шли женщины – все в черном,

      и держали свечи тоже крепко.

      Шли тяжелым шагом удрученным,

      полные обманом уличенным.

      И глядели женщины на свечи

      и в неверном пламени дрожащем

      видели детей худые плечи,

      слышали мужей тупые речи.

      Шли все вместе, улицы минуя,

      матерью мадонну именуя,

      и несли мадонну на носилках,

      будто бы стоячую больную.

      И мадонна, видимо, болела

      равно и за девочек и женщин,

      но мадонна, видимо, велела,

      чтобы был такой порядок вечен.

      Я смотрел, идя с мадонной рядом,

      ни светло, ни горестно на свечи,

      а каким-то двуединым взглядом,

      полным и надеждою, и ядом.

      Так вот и живу – необрученным

      и уже навеки обреченным

      где-то между девочками в белом

      и седыми женщинами в черном.

      Мережковский Дмитрий Сергеевич

      ПОМПЕЯ

      Над городом века неслышно протекли,

      И царства рушились, но пеплом сохраненный,

      Доныне он лежит, как труп непогребенный,

      Среди безрадостной и выжженной земли.

      Кругом – последнего мгновенья ужас вечный, —

      В низверженных богах с улыбкой их беспечной,

      В остатках от одежд, от хлеба и плодов,

      В безмолвных комнатах и опустелых лавках

      И даже в ларчике с флаконом для духов,

      В коробочке румян, в запястьях и булавках,

      Как будто бы вчера прорыт глубокий след

      Тяжелым