И снова зимняя картина

      Висит оконно на стене.

      Сонливость белой паутиной

      Опять внутри, опять вовне.

      Пошло немало белой кисти

      На потолок, окно и двор,

      А мой халат, слегка пятнистый —

      Вполне под вирусную хворь.

      По циферблату регулярно

      Парует чайник на плите

      И к мёду в баночке янтарной,

      И к слову hospitalité*.

      Предполагая госпитальность,

      Гигиеничен белый цвет,

      И белый свет в окошке спальни,

      Как медик, в белое одет —

      Усталый взгляд диагностичен.

      Скажите, доктор, есть ли шанс?

      На то, что не узнаем лично,

      Посмотрим снизу, не дыша.

      И мысли – спутанной куделью,

      Безделье для веретена,

      И дни сопливого безделья

      У живописного окна.

      Температура падает помалу,

      А с ней – давленье беззащитных жертв.

      Оно уже в крови, как в зажигалке —

      Не прикурить и строчку не зажечь.

      Как ненавистен фронт, когда погода

      На карте представляется войной

      Со стрелами ветров и их заходов

      Во фланги к овладению страной.

      К закланью жертва вздыбит чёрный зонтик,

      Затянет шарф, упрёт кенчонку в бровь

      В коротких перебежках к горизонту.

      Ho нет спасенья в станции метро —

      Блиндажность, в три наката пепси с кокой,

      И поезд-тромб срывает свою жесть

      В тоннель-аорту вместе с «No smoking».

      Не прикурить и строчку не зажечь.

      Диез тюремного окна

      Высок под потолком.

      Чтоб ночью не лишиться сна,

      Не думай высоко.

      Представь, что жизнь – всегда тюрьма,

      Как приговор судьбы.

      Чтоб не сойти в тюрьме с ума,

      Решётку полюби.

      Она – игра, она убьёт

      Всё время на земле

      И расчерти́т небесный свод

      Для крестиков, нолей,

      Дaбы в острогах-городах

      И деревнях не ныть,

      А всё нанизывать года —

      Как бусинки на нить,

      А за последней – узелок

      Подвяжет челюсть для

      Молчанья, чтоб в посмертный срок

      Пожизненный не клясть.

      Память – не полки архива опрятные

      В стойках годами под пыльными датами,

      Под номерами, под грифом «Приятное»

      Или «Навечно забыть».

      Это, скорее, домашняя каплица,

      Свечи оплывшие в восковых платьицах,

      Где образа бесконечные копятся

      Веры,