Может быть, это точка безумия,

      Может быть, это совесть твоя –

      Узел жизни, в котором мы узнаны

      И развязаны для бытия…

      Так соборы кристаллов сверхжизненных

      Добросовестный свет-паучок,

      Распуская на ребра, их сызнова

      Собирает в единый пучок.

      Чистых линий пучки благодарные,

      Направляемы тихим лучом,

      Соберутся, сойдутся когда-нибудь,

      Словно гости с открытым челом,

      Только здесь – на земле, а не на небе,

      Как в наполненный музыкой дом, –

      Только их не спугнуть, не изранить бы –

      Хорошо, если мы доживем…

      То, что я говорю, мне прости…

      Тихо, тихо его мне прочти…

      Не сравнивай: живущий несравним.

      С каким-то ласковым испугом

      Я согласился с равенством равнин,

      И неба круг мне был недугом.

      Я обращался к воздуху-слуге,

      Ждал от него услуги или вести,

      И собирался в путь, и плавал по дуге

      Неначинающихся путешествий…

      Где больше неба мне – там я бродить готов,

      И ясная тоска меня не отпускает

      От молодых еще воронежских холмов

      К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.

      Где лягушки фонтанов, расквакавшись

      И разбрызгавшись, больше не спят –

      И, однажды проснувшись, расплакавшись,

      Во всю мочь своих глоток и раковин

      Город, любящий сильным поддакивать,

      Земноводной водою кропят, –

      Древность легкая, летняя, наглая,

      С жадным взглядом и плоской ступней,

      Словно мост ненарушенный Ангела

      В плоскоступьи над желтой водой, –

      Голубой, онелепленный, пепельный,

      В барабанном наросте домов,

      Город, ласточкой купола лепленный

      Из проулков и из сквозняков, –

      Превратили в убийства питомник

      Вы – коричневой крови наемники –

      Италийские чернорубашечники –

      Мертвых цезарей злые щенки…

      Все твои, Микель-Анджело, сироты,

      Облеченные в камень и стыд:

      Ночь, сырая от слез, и невинный,

      Молодой, легконогий Давид,

      И постель, на которой несдвинутый

      Моисей водопадом лежит, –

      Мощь свободная и мера львиная

      В усыпленьи и в рабстве молчит.

      И