Спит ковыль. Равнина дорогая,

      И свинцовой свежести полынь.

      Никакая родина другая

      Не вольет мне в грудь мою теплынь.

      Знать, у всех у нас такая участь,

      И, пожалуй, всякого спроси —

      Радуясь, свирепствуя и мучась,

      Хорошо живется на Руси.

      Свет луны, таинственный и длинный,

      Плачут вербы, шепчут тополя.

      Но никто под окрик журавлиный

      Не разлюбит отчие поля.

      И теперь, когда вот новым светом

      И моей коснулась жизнь судьбы,

      Все равно остался я поэтом

      Золотой бревенчатой избы.

      По ночам, прижавшись к изголовью,

      Вижу я, как сильного врага,

      Как чужая юность брызжет новью

      На мои поляны и луга.

      Но и все же, новью той теснимый,

      Я могу прочувственно пропеть:

      Дайте мне на родине любимой,

      Все любя, спокойно умереть!

      Видно, так заведено навеки —

      К тридцати годам перебесясь,

      Все сильней, прожженные калеки,

      С жизнью мы удерживаем связь.

      Милая, мне скоро стукнет тридцать,

      И земля милей мне с каждым днем.

      Оттого и сердцу стало сниться,

      Что горю я розовым огнем.

      Коль гореть, так уж гореть сгорая,

      И недаром в липовую цветь

      Вынул я кольцо у попугая —

      Знак того, что вместе нам сгореть.

      То кольцо надела мне цыганка.

      Сняв с руки, я дал его тебе,

      И теперь, когда грустит шарманка,

      Не могу не думать, не робеть.

      В голове болотный бродит омут,

      И на сердце изморозь и мгла:

      Может быть, кому-нибудь другому

      Ты его со смехом отдала?

      Может быть, целуясь до рассвета,

      Он тебя расспрашивает сам,

      Как смешного глупого поэта

      Привела ты к чувственным стихам.

      Ну и что ж! Пройдет и эта рана.

      Только горько видеть жизни край.

      В первый раз такого хулигана

      Обманул проклятый попугай.

      Гори, звезда моя, не падай.

      Роняй холодные лучи.

      Ведь за кладбищенской оградой

      Живое сердце не стучит.

      Ты светишь августом и рожью

      И наполняешь тишь полей

      Такой рыдалистою дрожью

      Неотлетевших журавлей.

      И, голову вздымая выше,

      Не то за рощей – за холмом

      Я снова чью-то песню слышу

      Про отчий край и отчий дом.

      И золотеющая осень,

      В березах убавляя сок,

      За всех, кого любил и бросил,

      Листвою плачет на песок.

      Я знаю, знаю. Скоро, скоро

      Ни по моей, ни чьей вине

      Под низким траурным забором

      Лежать придется так же мне.

      Погаснет ласковое пламя,

      И сердце превратится в прах.

      Друзья поставят серый камень

      С веселой