А во мне если сердце забьется,

      то и песня в разлив разольется.

      За каждое польское слово

      дам правую руку отсечь!

      Как мне бежать от тебя, польский говор,

      польская речь?

      Через Неслуховские дебри?

      По болотам, где тонет луна,

      через Вислы кипучие гребни,

      через прадедовские времена?

      Через то, чего больше не будет,

      через то, что уж стало известно?

      Не уйду. Слишком событиям

      тесно!

      Лирика... Только что я поостыл

      от привисленского экстаза,

      а ко мне, словно нищий склонясь на костыль, —

      кусок истории сразу.

      Это было ниже Торуня,

      города крестоносцев,

      летом, в преддверье июня,

      когда птах и ромашек россыпь...

      На юге были Влоцлавек и Плоцк,

      оправленные водяной эмалью.

      Был вечер. И мы бы всю ночь

      так простояли.

      Огромные листья пальмовые

      заката из-за облаков.

      Мазовецкое это, маевое,

      раскинувшееся широко.

      Шар солнечный вниз катился,

      вечер спускался,

      крестоносец в седло садился,

      народ разбегался.

      Подходил крестоносец к Влоцлавку, к Добжиню

      хищно, цепко,

      возводил своего замка твердыню

      прочно, крепко.

      Мы своей мазовецкой сохой,

      с мазовецким своим добродушьем

      ограждали свои семейства

      от рыцарского оружья.

      А когда до войны доходило,

      восставали мы вихрем метели.

      Грюнвальд! Страшна наша сила!

      С их шлемов перья летели!

      Как же выявить это сегодня

      социалистическому поэту?

      С нашими днями не сходно

      это.

      Это было черное время

      тевтонское...

      Сброшено с плеч их бремя,

      здесь земля – вся польская.

      Польских колесников знаменитых

      чую надежды и мысли...

      Измененный истории свиток

      ветер колышет над Вислой.

      Это было здесь, у Торуня,

      у этого вот холмочка...

      Каким же громам-перунам

      нас сразить после этого,

      дочка!

      Славянам горло сжимая

      и пруссам терзая тело,

      шла рыцарей туча стальная,

      и все после них мертвело.

      Шлемы,