Мысли мелькают белками в парке —

      глядишь, устанут...

      Тянется день, а суровые парки

      тянуть не станут.

      Жизнь коротать за чаркой – не дело,

      топай по тропам!

      Только моя-то жизнь пролетела,

      словно галопом.

      Родина-матушка, тюрьмы да войны,

      книжки, журналы, —

      нет, не могу помереть спокойно:

      мало мне, мало!

      Эх, написал бы я пасквиль на Бога —

      Бог не отпишет.

      Ванда, мой свет, написал бы так много —

      да кто услышит?

      Кто мне поверит, что май приходит

      осенью зябкой,

      что жить охота – аж пальцы сводит?!.

      (Дочка, писал твой папка.)

      В пьяной башке, наконец, ясно,

      пьяные звезды скоро погаснут,

      встанет рассвет бельмом на глазу слепого,

      радио загремит на весь мир – и давай трещать

      (по радио, конечно, гуралю в керпцах слово,

      а может, ещё какое важное дело,

      может, Трумэн какой-нибудь или Бевин),

      ну и пусть себе верещит на свет целый.

      Зачем?

      Откуда мне знать.

      Решил я (вместе с моей душой) – нынче май,

      так пускай... будет сирень и каштанов свечи,

      и чтоб тишина стояла,

      и небо было за́лито синевой,

      и снова был я влюблен бесконечно.

      Да так и есть!

      Ванда, любимая,

      Радио пусть катится...

      а любовь не остынет.

      Знаю, Пушкин страдал от царя.

      Да что там. Знаю давно:

      слова его, как алмазы, горят

      каждым каратом. Но

      всё-таки он в тех антишамбрах[30]

      съёживался чутьчуть,

      когда вокруг ошивалась шантра

      па. Кто? Не в этом суть.

      Обнявшись, будь я на сто лет моложе,

      я бы плакал с ним от тоски.

      Факт: я хандрю и мучаюсь тоже —

      от Вислы и до Оки.

      Поляк и русский, мы оба люди,

      но одного не осилю:

      это было и это будет —

      «Клеветникам России».

      Мое добро – кусок карандаша,

      которым я пишу.

      Что ждет меня? – поселится душа

      в тиши, покинет шум.

      А гром в тиши? – история зовет —

      зовет из дома в путь.

      И будущее говорит: «Вперед!»,

      а прошлое: «Забудь!»

      Живу я так же, как живет народ,

      обычный польский люд.

      Идти за смертью? – радостный поход.

      Идти за счастьем? – труд.

      Мое несчастье? – не Освенцим, нет

      (его во всем виним):

      я счастье, что дано в награду мне,

      раздал