Плывут облака надо мною

      грядою белой,

      плывут... Ну, а мне-то какое

      дело?

      Живое жить хочет. Я тоже

      не исключенье.

      Но чувствую, точит и гложет

      и с каждым мгновеньем

      подбирается к горлу всё ближе,

      алчная, злая.

      Я лапы костлявые вижу,

      изнемогая.

      Но нет! Не оборвана лента —

      я жив. И покуда

      не создал из смерти легенды,

      жить буду.

      Просыпаюсь рано очень,

      чувство времени теряю,

      месяцу шепчу «спокойной ночи»,

      видимо, хвораю,

      видимо, какой-то тяжкой хворью

      (и уже без пьянства),

      словно сам с собою спорю,

      мыслей постоянство

      я утратил, но когда

      за окном темно,

      думаю: всегда

      поэзия со мной.

      Стоит ли струны мучать,

      если молчание – лучше,

      если сути молчанья

      никто не постиг,

      если против молчанья —

      только крик?!

      Нет! И против молчанья

      кое-что есть!

      Скрипки твоей звучанье,

      мой жест.

      Я иду, и на ходу меня шатает.

      Жизнь с меня, как лист осенний, облетает.

      Что за лист? Дубовый ли, кленовый?

      Все равно не вырастает новый.

      Что ж? Любви немного было,

      было и добро и зло,

      много гнева, нежности и пыла —

      всё прошло.

      Листья, листья рвутся, и на каждом —

      имя! Имя – на любом листке.

      Назови торжественно и важно

      имена родные те.

      Нет! Осенний ветер

      снова принимается качать

      цепкие, нагие ветви.

      Больше мне счастливым не бывать.

      Голый ствол один белеет,

      а над ним – метели белый клуб.

      Ну так что ж! Смелее!

      Это я – тот дуб.

      И сбежали вётлы вниз по бугорочку,

      а там берег обрывист —

      выстроились ветлы в цепочку,

      склонились.

      Гей! Край родимый!

      И пошли себе рядами ветлы

      песочком белесым.

      Может, песня старая зовет их

      к лесу?

      Гей! Край родимый!

      Нет, полями мазовецкими, куявскими

      идут-поспевают,

      чтобы некий музыкант варшавский

      воспевал их.

      Гей! Край родимый!

      А в конце пути, в дальней дали,

      запоют, как умеют, зальются,

      может быть, иногда рассмеются

      или листья зашепчут в печали?

      Гей, листья усыпали берег.

      Гей, Фридерик...

      Роды? Что ж! Крутило, ломало

      женское тело сначала.

      Из него понемногу, помалу,

      выходило что-то, кричало.

      Спеленают, сядут около,

      школьный ранец дадут,

      и тогда слетятся