«О мой любимый! Я его убила…

      Я виновата и умру сперва!

      Меня часовня эта погубила.

      Несчастие случилось оттого,

      Что я на миг оставила его,

      Любви и Ла Тримуйлю изменила,

      Чтоб слушать две обедни в день, о, стыд!»

      Так, плача, Доротея говорит.

      Шандос доволен был концом сраженья.

      «Француз прекрасный, храбрых украшенье,

      А также ты, прекрасная моя,

      Вас объявляю пленниками я.

      Обычай наш известен вам, наверно.

      Агнеса чуть моею не была,

      Я Девственницу выбил из седла.

      Но, признаю, свой долг исполнил скверно.

      Все это наверстаю я сейчас

      И честь британцев поддержу примерно,

      А в судьи, Ла Тримуйль, беру я вас».

      Отшельник, Ла Тримуйль и Доротея,

      Услышав речь подобную, дрожат.

      Так в глубине глухих пещер, робея,

      Пастушка к небесам возводит взгляд,

      Толпится стадо близ нее без толка,

      И верный пес смущен глазами волка.

      Но хоть святая запоздала месть,

      Не в силах было небо перенесть

      Грехов Шандоса мерзостный излишек.

      Он грабил, жег, он лгал во все часы,

      Насиловал девчонок и мальчишек,

      И ангел смерти это на весы

      Все положил, суровый и бесстрастный.

      На берегу был Дюнуа прекрасный,

      Он видел поединок вдалеке,

      Недвижного Тримуйля на песке,

      Красавицу, безмолвную от страха,

      Коленопреклоненного монаха

      И гордого Шандоса на коне:

      И он летит, как ветер в вышине.

      В то время был обычай в Альбионе

      По имени все вещи называть.

      Уж победителя успел нагнать

      Наш Дюнуа, уж встретились их кони,

      Как вдруг непобедимый паладин

      Отчетливо услышал: «Шлюхин сын!»{253}

      «Да, я таков! Но это не обида:

      Таков удел и Вакха и Алкида,

      Таков был Ромул и Персей таков{254},

      Отчизны слава и гроза врагов.

      Я в честь их буду биться, – то не шутка.

      Припомни лучше, что рукой ублюдка

      Отечество покорено твое{255}.

      О вы, чью мать ласкал властитель грома,

      Мой меч направьте и мое копье!

      Докажем, что ублюдкам честь знакома!»

      Была молитва, может быть, грешна;

      Но мифы знал прекрасно Дюнуа,

      Их Библии