А в парке ночном, когда запахи листьев остры,

      Меня окружают в молчании справа и слева

      Сатир, проступивший в проломе дубовой коры,

      И вросшая в ивовый ствол непорочная Дева.

      Он рвётся к ней с дуба, спеленат, распят, одинок,

      Запутавшись в космах, пробив древесину бесстыдством,

      Весёлый Сатир, воплощенный соблазн и порок,

      Пугающий Деву своим озорным первобытством.

      Таинственно всё, что почти не реально на вид.

      И жизнь многомерна, нам тьму превращений пророча.

      Недаром под утро, потупившись, Дева молчит

      И тёмный Сатир замирает лукаво до ночи.

      Недаром так непредсказуемо сходятся в нас

      И стыд, и порок, и гульба, и приверженность долгу.

      Иначе зачем бы, зажёгшись в душе, не погас —

      Огонь, без которого жить и темно, и без толку.

      Иначе зачем бы жила в моём сердце вина

      За всё, что случайно, к чему не подобрано слова,

      За то, что до вдоха последнего обречена

      Душа отзываться ночному запретному зову.

      …и никто не знает, чья это была вина.

      Просто воздух убийства в парадном заночевал.

      Просто громко стучала о волнорез волна,

      Просто чаечьи горла пронзительный ор порвал.

      Впрочем, может быть, это отчаянья женский крик

      По убитому, или страсти последний стон.

      Всё сошлось в одно: Ялта. Сцена. Соблазн. Тупик.

      И кровавый дрожит у страсти в руках пион.

      Ну а там, где соблазн и страсть, там судьба – мишень.

      Там случайно смерть из случайного бьёт ствола.

      И какая разница, ночь это или день,

      Если жизнь осталась, а страсть из неё ушла.

      Там случайно всё: шахматист, капитан, Она.

      Капитанский сын с парабеллумом. Не хотел…

      На троих мужчин – выпадает одна вина,

      Каждый – сам по себе.

      Но один на троих прицел.

      Кто из нас подспудно смерти своей не ждёт?

      Кто идёт домой, подворотен не сторонясь?

      И никто не знает, чья пуля его собьёт

      И что между ним и убийцей всегда есть связь.

      И за всеми словами, так резко рвущими слух,

      Пантомима ломает и сводит за актом акт.

      И не важно – чайка кричит

      Или мечется Бродского дух.

      Просто смерть бывает случайной.

      И