Как будто тот же рыцарь проскакал,

      что из застенка разбудить стремится

      мир, спящий на ходу, где зал – не зал,

      прискорбная больница – не больница.

      Собратья по искусству на краю,

      где до безумья так легко скатиться,

      прощупывают музыку свою

      по чуть живую сторону границы,

      где разум отступал от норм, уже

      не различимых на таком излете,

      облатки нот отпали, и душе

      теперь звучать одной, совсем без плоти,

      как будто скрипка вырвалась из рук,

      смычок за ней, касаясь струн едва лишь,

      и звук в те выси полетел, где звук

      неразделим на мелкие детали —

      сноп света, да такой, что не объять

      ничьими, даже ангелов крылами.

      Лети! не истощайся! – и, как знать,

      вдруг небо распахнется перед нами,

      а там… Оркестр выдохнул, без сил

      скрипач застыл: вот-вот – и рухнет зданье!..

      Ах, слишком высоко опять … – решил

      и растворился в сдвинутом сознанье.

      Мы разошлись в ночную кутерьму

      своих домов, где столь же одиноки

      по сути, но давно чужды тому,

      что вырывалось за земные сроки.

      А рыцарь не сдавался, пусть слегка

      и поскучнел под бременем таланта,

      упрямо, взор вперив под облака,

      гнал по раскисшим тропам Росинанта.

      Августа первая треть растворилась, вот-вот

      осень накатит с негаданным преображеньем

      одушевленной палитры, когда от щедрот

      манны библейской слегка затуманится зренье.

      Да не заметить расправленных ангельских крыл

      в голубизне иудейского знойного лета —

      лишь на подобье