Кто их вернет, опутанных тоской

      столь многолетней, что слиняли речи

      всех книжников земли? Пророк какой

      их разведет с планидой человечьей,

      где легче верить сказкам, чем в расчет

      принять, что и от них зависит что-то?

      Что Он ответит… Иордан течет,

      в котором старший брат завел охоту

      смыть это все. И Он от тех же вод

      хотел вести людей к добру и миру…

      Но отчего пошло наоборот —

      опять смолчит изъеденный папирус.

      А что, если совсем не надо? Пусть

      лежал бы камень, как лежал он прежде…

      Грусть расходилась шире, та же грусть

      осенняя, что куталась в одежды

      оставленной листвы. Хлеб и вино —

      простая жизнь: верстак, доска, рубанок…

      Почто тебе любви передано,

      в заложники намеченный подранок?

      Два яблочка переварились, те —

      с познанья и раздора, кривотолки

      родившие. Еще одной мечте

      развеяться, лишь мать взяла иголку

      шить ей пеленки? саван? Если б знать,

      как подсознанье обрастает плотью…

      Что ж, спутники правы, права и мать:

      едва вздохнешь – от снов одни лохмотья.

      Век, два прошло всего – фундамент сел

      и накренился смысл Пизанской Башней.

      Они о деле ей… а сколько дел

      заведанных смывает день вчерашний,

      не говоря о завтрашнем? И взгляд

      проплыл, где ни смирения, ни злости,

      сквозь лысый холм с часовней, зеленя

      вдоль той тропы, обугленные кости —

      свои ль? – под дубом сморщенным. Как мал

      зажженный свет, что пал в тот вечер после…

      Мать не спала. Круг избранных дремал.

      И кто-то юный снова шел на постриг.

      Колокола заманивал Грааль

      весть о бессмертье вбить куда попало

      по всем народам. Он молчал. И даль,

      казалось, пробужденная, молчала.