Ты смотришь на пейзаж с той стороны,

      я – с этой. Словно братья перед фронтом

      в Гражданской, так мы разъединены

      лишь им или пунктиром горизонта.

      По вертикали ж занавес меж нас,

      где я на сцене – ты в глубинах зала,

      а море, лес – случайный пересказ

      художника, картонные лекала

      картинок мира, чтобы без конца

      мелькать в раскрасках хрупких декораций,

      где мне не видно твоего лица

      и голоса не слышно… Может статься,

      найдет наш режиссер такой прием,

      чтобы банальность сгинула к финалу:

      спектакль кончится, а мы с тобой вдвоем

      в одном пейзаже поплывем, сначала

      не знающие, как с разрывом лет

      вернуться к прежней общности понятий.

      Ты столько там прошел, и этот след

      неизгладим… Но уж почти не братья,

      как в юности, когда отчуждены

      годами поисков – тогда всего двумя лишь,

      нащупаем тропу, где мы должны

      признать, увы: ни на кого не свалишь —

      не вышли в мастера… И каково

      подсчитывать итог! Сказать неловко:

      все, что писалось слету до то-го,

      что думалось, – скорее подмалевки,

      так, черновой подстертый карандаш…

      Но как оглянешься – одно и было средство

      осуществиться, вылившись в пейзаж,

      что распростерся с нами по соседству.

      Тянет на эпос заброшенный… Что ж, подошло

      время возвратное: снова случился на грани

      дерзкого вызова, будто бы чье-то крыло

      лишь прикоснулось слегка – повело на скитанья.

      Фауст, мальчишка упрямый, не лучше ль, присев,

      пересмотреть двойником обжитые страницы,

      чем с Мефистофелем в трагикосмический блеф

      поисков смысла в абсурде? Что сможет случиться

      в хаосе – ясно: любовь промелькнет в унисон

      с юностью купленной, долго б ее и не вынес —

      сад соловьиный! Не разумом схватим урон —

      сердце защемит… Какими бы ни были, вы не

      полые боги –