Рушники, расшитые цветами.

      Хата мелом выбелена чисто.

      Здесь живет Мария, как святая,

      Хлеб печет и звякает монистом.

      Здесь она. И вся, как на ладони

      Ласточкой летит неосторожной,

      Ручейком, источником, водою,

      Зайчиком, упавшим на порожек.

      Но, красноармеец, не гляди ты!

      Женщине не верь, она как кошка —

      К ней приходят хмурые бандиты

      Вечерком протоптанной дорожкой.

      Им она вчерашних щей согреет,

      Все она расскажет им про наших,

      И они, пока не посереет,

      Будут водку пить из грубых чашек.

      О, я бы за́пил, за́пил, за́пил

      В суровых зарослях дождя,

      Ушел в бессрочный шорох капель,

      Где мокнет поле, как нужда.

      Где на обломанной макушке

      Печальный аист в колесе,

      Где исковерканные пушки

      Лежат на ковельском шоссе.

      И где кресты остановились

      Воспоминаньем о страстях,

      Где мимо мчит упрямый «Виллис»

      На перегретых скоростях…

      О, я бы за́пил, за́пил, за́пил

      В суровых зарослях дождя.

      Он хлещет вкось со звоном сабель,

      Струю до блеска наведя.

      О, злоба уцелевших кровель!

      Дожди бессрочные стучат.

      Сквозь заросли пришедший в Ковель,

      Трезвеет медленно солдат.

      Свет фар упирается в ливень.

      И куст приседает, испуган.

      И белый, отточенный бивень

      Таранит дорогу за Бугом.

      Рубеж был почти неприметен.

      Он был только словом и вздрогом.

      Все те же висячие плети Дождя.

      И все та же дорога.

      Все та же дорога. Дощатый

      Мосток через речку. Не больше.

      И едут, и едут солдаты

      Куда-то по Польше, по Польше.

      На стенках римские святые

      Ведут невинный разговор.

      Воздев пространства завитые,

      Пылит торжественный собор.

      Старух головки черепашьи,

      Молящих о своих делах.

      Теней, одетых по-монашьи,

      Неразговорчивость в углах.

      Не та ли высохшая глина,

      Соборной ставшая скалой,

      В вонючих лагерях Люблина

      С людскою смешана золой?

      Где Польша бунтов и восстаний?

      За занавеской тишины

      Живут старательные пани,

      Торгуют грушами паны.

      Нет! Нам был дом немил и проклят,

      Когда на дальних рубежах

      Звучал орудий первый рокот,

      Победу ворогу стяжав.

      А здесь, над пыльной позолотой

      Едва остынувшей земли,

      Приличный пан потертый злотый

      Меняет срочно на рубли.

      Дом на Се́длецком шоссе.

      Стонут голуби на крыше.

      И подсолнухи цветут,

      Как