На дальний остров уж спустилась мгла,

      Но им знакома каждая скала.

      В их гавани шум, голоса, свистки,

      Привычный свет струят к ним маяки,

      Навстречу им уже спешат челны,

      И прыгают дельфины из волны,

      И даже чаек хриплый, резкий стон

      Приветствием веселым окрылен!

      И каждый луч в решетчатом окне

      Им говорит о друге иль жене.

      О, как очаг священен для того,

      Кто с гребней моря смотрит на него!

      Там, где маяк сияющ и высок,

      Конрад Медоры ищет огонек.

      Но нет! Как странно: изо всех одно,

      Ее окошко не освещено.

      Как странно: он не встречен в первый раз!

      И неужели свет ее угас?

      На берег первым мчаться он готов,

      Нетерпеливо торопя гребцов.

      О, если б крылья сокола иметь,

      Чтоб на вершину, как стрела, взлететь!

      Но вот передохнуть гребцы хотят.

      Их ждать нет сил! Уже в воде Конрад,

      До берега добрался вплавь, потом

      Наверх тропинкой поспешил бегом.

      Вот он у двери… В башне тишина

      Глубокая, и ночь вокруг темна.

      Он громко постучал, но ничего

      Не говорит, что слышали его.

      Он постучал слабее, и робка

      Была его дрожащая рука.

      И кто-то дверь открыл, но не она.

      Не та, что так любима, так нужна!

      Молчание… и дважды он вопрос

      Хотел задать, но все ж не произнес.

      Взял факел… – все увидит он сейчас! —

      Но уронил его, и тот погас.

      Другого не подумал ждать огня,

      Как здесь не стал бы ждать прихода дня.

      Но в темном коридоре, где он шел,

      Далекий свет чертил тенями пол.

      И он вошел к ней… и увидел то,

      Что сердце знало, страхом облито.

      Он стал без слов, вперив недвижный взор,

      И больше не дрожал, как до сих пор.

      Так смотрим мы, боря печаль и бред,

      Боясь сознаться, что надежды нет!

      Она цвела спокойной красотой,

      И смерть оставила ее такой.

      И вложены холодные цветы

      В холодные и нежные персты.

      Казалось, спит она притворным сном,

      И было бы смешно рыдать о том.

      Скрывали шелк ресниц и холод век

      То, перед чем бледнеет человек.

      Смерть не жалеет блеска ясных глаз,

      И волей смерти разум в них угас.

      Пришел