И звук свирели с нивы непочатой,

      Исполнен лепета птенцов,

      Слетел с высот – и веки запечатал,

      И усмехается в лицо.

      Но иллирийцы напрягают луки,

      Опутан нитью остров Крит,

      И не пойму: то крылья или руки,

      И не хочу глаза открыть.

      Стучат настойчиво. Дверь отвечает

      Таким же стучащим: «Кто?» –

      И в чашке качается, вместо чая,

      Из книги сухой цветок.

      Мой дом встревожен. С обложкой белой

      Возилась ключница час.

      Все только спали. Все живы, целы,

      Зевают окна, лучась.

      Узнай себя в этом старом рае,

      В негромком особняке,

      С погасшим садом душой играя

      И с веточкой лет в руке.

      Спицы лета вертятся быстрей,

      Но и в них целую гром и шорох –

      Мудрый город, круглый год кудрей,

      Чёрною росою орошённых.

      Окунаешь в пену и смолу

      Локон золотеющий, летящий,

      Наполняешь полднем лёгкий луг,

      Жёлтым соком – жаждущие чащи.

      Раствори мне губы в этот час,

      И ворота неба, и бутоны:

      В голубые гимны облачась,

      Седину светил губами трону!

      Ты ли, под ливнем презренья намокший,

      Прячущий птицу о нас под плащом,

      С неба ниспавший и скоро умолкший, –

      Ты ль, как реченье, устам возвращён?

      Ты ль изъяснишь нам природу заката,

      Ты ль, онемев, повествуешь о днях –

      В них полевые крылатые сваты

      Песней сестре огласили дубняк?

      Жертвенной башней стояла разруха,

      Землю заклали, и падала соль –

      Соединялись опавшие руки

      Смерти и радости в мысли лесной.

      Ты – болот и трясин колонист –

      Пренебрёг водопадом гортанным:

      Рукавом от чудес заслонись,

      Ослеплённый ирландским преданьем –

      Как оделись в печаль догола

      И тела их оленьи, и лица,

      Как из лука выходит стрела,

      Будто слово из уст прозорливца,

      Как зелёный пронзён средь полей,

      Как в огонь увлекает багровый,

      Как настигнутый синий олень

      Закрывает надмирную кровлю,

      О зверье застывающих чащ

      Возвещая серебряным горном,

      Расстилая светящийся плащ

      В дольнем мире – и в Имени горнем.

      Сокрытой гранью глаза зрел я гурий.

      Тот сад – вне мира, ибо в скорлупе

      Любая часть захвачена орехом.

      И жаркие