Здесь бабье лето – осень всю, тепло

      до декабря бывает, лишь ночами

      заиндевеют крыши, за стеклом

      капель тогда забьет под каблучками

      лучей привставших. Потянувшись всласть,

      сбежав от полубденья-полуспячки,

      скорей за дверь – занять или украсть

      горсть мудрости хотя бы из заначки

      притормозившей ясности, пока

      ее не замутнит стезя иная,

      обряженный когда, как истукан,

      лопаты выгребаешь из сарая.

      Но и скрипя по первому снежку,

      заведомо прибавившему света,

      еще сгоняешь зимнюю тоску

      картинкой ускользающего лета.

      Угрозы севера – пустяк, ослабла нить

      начал исходных, пахнет гарью в мире,

      круг низший завершается, спросить

      каких богов, назначенных в псалтири

      для временных насельников земных,

      как приостановить исход хотя бы…

      Однако здесь тепло, и смутный стих

      цепляется за снежный отклик слабый.

      Отложим плач: час икс не наступил

      на нами же оставленные грабли —

      созданье ль утеряло прежний пыл,

      что осень уплывает, как кораблик?

      Мы на распутье снова, и куда

      ему теперь: направо, влево, прямо…

      А годы утекают, как вода,

      остаться б, слившись с этой панорамой,

      сезонную нащупывая связь

      с природой, обреченной на кочевье,

      и сбрасывать слова не торопясь

      под ветер, обнажающий деревья.

      Как не дается ничего задаром,

      так с осенью игра – скорее блиц

      и то в подставу. Пусто на бульварах

      не столько внешне выцветших столиц.

      Московский подгребет, парижский трафик

      из памяти, где свалено всего

      навалом из событий, биографий.

      Где ж преклонить колени – у того ль,

      кто начинал поденщиной до пота,

      или того, кто сразу напролом?

      Судья найдется, глянет на работы —

      что сам оставил кистью ли, пером?

      «Я памятник воздвиг…» – Нерукотворный?

      «Тропа