«Тут из нашего местечка

      вся родня:

      Дора с мужем, Сеня с Ритой,

      Марк Ильич…» —

      «В Кони Айленд дурка Галя!..

      Ведь еще в Москве сказали —

      в Брайтон Бич!» —

      «Так пройдись, ведь рядом, детка!

      Иль старо?» —

      «Да совсем другая ветка

      на метро…»

      Писк правей: «Еще евреи…

      мало, сел на нашу шею

      этот зять…»

      Бас левей: «Ну, коммунисты —

      как-то ж вышли в программисты!

      Что ж бежать…»

      Чуть не в грудь: «Достанет нервов —

      налетела эта стерва,

      увезла…»

      А вдогон: «В каком покое —

      здесь у нас в соседях гои!» —

      «Ну, дела!»

      Сверху, снизу, как отмазка:

      «Просишь ласки —

      буржуазка!»

      По сложившейся привычке:

      «Ищешь стычки —

      большевичка!»

      И припев как бы с хворобы:

      «Что с работой?..», «Как с учебой?..»

      Словно гул молвы вселенской,

      по природе больше женский,

      потому и справедливый,

      где приливы и отливы,

      как хронометр сердечный,

      аритмично бесконечны:

      «Вот свезло – в стране заклятой,

      да еще и с пунктом пятым!» —

      «Жили, что ж…» —

      «Выживали, а не жили.

      Не желает в этой гнили

      молодежь!»

      «Деды делали революцию

      на потом.» —

      «Перманентная экзекуция

      бьет кнутом.»

      Искалеченные судьбы:

      «Нам до внуков дотянуть бы…»

      Затаенные надежды:

      «Слава богу, не невежды,

      обретут свою дорогу

      понемногу…»

      * * *

      Кони, Брайтон… Мудрый океан

      променадом этим не смутится,

      что ему до языков, до стран:

      войны, договоры ли, границы

      здесь по фене. Катит он валы

      наискось от берега, где дети

      лепят крепость, оттиском былым

      что еще случается на свете,

      все еще кому-то не с руки

      поделить по праву твердь и воды.

      Бедные еврейские совки,

      так и не обретшие свободы…