Колоссы не колосья, их считают

      эпохами, но если крохи уж

      и на Парнасе – пусто на Распае…

      Хотя, мой бог, причем тут Мулен Руж!

      Как будто внове: тыщи по секс-шопам,

      а по читальням сотня или две.

      Законы джунглей – выживаем скопом,

      пророкам и в Париже, и в Москве

      кредита не покрыть, оскудевает

      рука дающей, вот уже запрос

      сверх сил ее, к провалу мчится стая

      под грохот обезличенных колес.

      Что Анна остановит поезд скорый

      на час какой-то, право, ерунда…

      Бульвары притормаживают город

      от срыва, по инерции – куда?

      Колоссы нынче листья подметают,

      когда б в арабских дебрях только глушь…

      Скульптуры, книги… Пусто на Распае,

      хотя и нет толпы на Мулен Руж.

      Желанья, что влезают в промежуток

      меж подлинным и мнимым, всякий день

      уже иные – мы давно не тут, а

      там, где истончается шагрень…

      Исчезла… Слава, вроде бы… Но сносит

      великие свершенья на смотру

      куда-то вбок, где провожает осень

      любовь, так и не спасшую игру,

      где Мулен Руж еще гремит канканом,

      как будто город сдан абы кому,

      и на Распае старые каштаны

      уж облачились в снежную чалму.

      Бульвары… те же страсти, те же птицы,

      саврасовским подобные грачам,

      и та же тень привычная ложится

      на патину могучего плеча.

      Как сыпалась «Комедия» из рога

      и как подогревала аппетит!

      Вот так же у Никитской стынет Гоголь,

      и тоже не сказать, что позабыт…